Вообще-то, когда ты имеешь филологическое образование, вопросы "ой, это значит, ты знаешь много языков?", "а какие языки ты учишь?" или "так ты полиглот?" порядком выбешивают. Они примерно так же выдают понимание спрашивающим сути дела, как известные приколы переводчиков, вроде "переведи мне, пожалуйста, это слово из инструкции к утюгу с вьетнамского без контекста, ты ж переводчик!". Наверное, у каждой профессии есть свои кресты, которые её представителям приходится нести по незнанию окружающих. Пожалуйста, если ты думаешь, что филфак и иняз - это одно и то же, - забудь. Филология в её лингвистическом выражении - это исследование языков и людей, которые на них говорят. Конечно, здесь сложно избежать изучения языков для практического пользования ими. Часто действительно бывает так, что филолог знает, иногда даже неплохо, несколько языков. В редких случаях - даже много, и ещё реже - знает их хорошо. Но человек, закончивший иняз, знает их, как правило, лучше, и почти всегда - по-другому. Потому что учил их, чтобы говорить на них, а не анализировать структуру.
Сразу хочу сказать, что я немного лукавлю и обобщаю, говоря в целом о филологии: действительно, любой человек, профессионально и после получения надлежащего образования занимающийся исследованием языка, может называть себя филологом. Такие люди называются лингвистами или языковедами. Но, что важно, кроме них к филологам относятся многие культурологи, и в первую очередь - литературоведы. Я лингвист, и о литературоведении имею самое общее представление, всё ещё оставаясь филологом.
Это лирическое отступление кому-то может показаться излишним, но мне не хотелось бы останавливаться на этом пояснении в дальнейшем. Несмотря на всё выше сказанное, языковой бэкграунд всё же имеет большое значение для деятельности лингвиста. Поэтому сегодня о нём я и расскажу на примере своей биографии. Люблю себя, обожаю рассказывать о себе, снабжаю пост фотографиями подростковых и студенческих времён :)
Итак, я родился в Украинской ССР в 1989 году. По этому факту ты, кстати, возможно, догадываешься, что зовут меня не Джорджо. На самом деле, если уже об этом, то Джорджо д'Артиджани - это вольный перевод моего имени и фамилии на итальянский. Ну да не суть.
Я родился на юге Украины в Николаеве, одном из областных центров, которые и в наши дни остаются преимущественно русскоязычными. До возраста около трёх лет русский оставался единственным языком, с которым я контактировал. В начале 90-х мой отец уехал на год на стажировку в Германию, куда мы с мамой последовали спустя несколько месяцев. Прикольно, как быстро дети схватывают языки: потом мне рассказывали, будто как раз тогда я за несколько месяцев научился короткими детскими предложениями говорить с соседями по-немецки без акцента. Меня это удивляет и спустя столько лет, потому что по-немецки я говорю с акцентом, несмотря на... не буду спойлить.
Для начала, тогда же, году в 1994, мы вернулись в Николаев, правда, ненадолго. Дальше последовал полуторагодовой вояж в Киев. Киев - город довольно русскоязычный, но куда более неоднозначный в этом смысле, чем Николаев. Короче говоря, трюк с быстрым схватыванием языка провернулся сам собой ещё раз, и назад я уже вернулся, зная украинский. Одно из моих первых воспоминаний в жизни и связано как раз с коммуникативной неудачей в киевском детском саду. Ко мне подошли два мальчика и пытались завязать разговор, а в простейшем вопросе расслышал всё, но не понял вообще ни слова. В пятилетнем возрасте люди, конечно, не задумываются о понятии "родного языка", но, оглядываясь назад, я понимаю, что таких родных языка у меня стало два именно тогда, в Киеве. Там же случилась ещё одна языковая удача. Как сейчас помню, в мой пятый день рождения отец усадил меня перед книжкой с какими-то значками, сел напротив, и стал учить меня английскому. Учитывая роль этого языка в современной жизни, я просто в рубашке родился.
В 96-м я пошёл в николаевскую школу. Она была русскоязычной, и украинский у нас появился только классе во втором или третьем. Зато школа была с английским уклоном, потому этот язык у нас был уже с первого класса. Учительнице Марии Евгеньевне я, как и папе, благодарен до сих пор за строгость. Моя школа вообще чему учила быстрее всего, так это постоянному страху не обеспечить должных результатов в учёбе - это закаляет. Настоящая муштра началась в пятом классе. Тут добавился ещё и второй иностранный, немецкий. Большинству людей лучше всего языки даются людскими способами, через какие-то интересы или креативные методики. В то время, когда нормального человека радовала иностранная музыка или ещё что, у меня сокровенные влажные фантазии вызывало сложное дополнение как способ выражения сказуемого в английском. Ну да, кому-то учить стихи и новые слова, чтоб мочь больше сказать, а кого-то посади за (великолепную!!!) учебную грамматику Голицынского. Или расскажи про немецкое повелительное наклонение. Короче, видимо, в средней школе я был большим бунтарём. По-своему. На фоне этого всего кажется почти странным, что с такими задротскими умственными наклонностями как раз с химией, физикой, математикой и биологией у меня что-то сразу не зашло. Там-то какое поприще для применения талантов.
Несмотря на взгляд на языки именно под таким углом, я к тринадцати годам так хорошо владел английским, что до сих пор себе самому завидую, т.к. за следующие годы английский я как раз сильно подзабыл. После конца моего восьмого класса моя семья переехала в Германию. Тут уже мне не помогло ни знание всех тринадцати грамматических времён в английском, ни даже всех шести в немецком. Первые два года, до конца девятого класса, я мучился, а не учился, и мог бы составить выдающийся хит-парад своих фэйлов в учёбе и отношениях с окружающими, произошедших из-за сильно недоученного немецкого. Ну и резкий контраст, что у меня, избалованного в прошлой жизни, резко стало очень мало друзей, жизнь подростка не красит. Потом всё наладилось, но из пяти лет в немецкой школе я вынес в том числе и ещё усилившееся понимание: я хочу действительно хорошо понимать, как работают языки. А, и ещё я там через пень-колоду учил испанский, что дало мне довольно мало. Разумеется, если не считать некоторых механизмов романской грамматики, которые предсказуемо оказались для меня вишенкой на торте из ненужного хлама.
Школу я закончил средненько, но прилично, и поступил на бакалаврскую программу с основным предметом славянская филология и дополнительным - политология. Там уже как-то сразу повезло попасть на сложный, но очень интересный предмет, социолингвистику. Не знаю, как бы всё пошло без этого предмета, но меня затянуло и я стал интересоваться очень многими вещами, связанными с языком и обществом. В университете требования у нас были, в основном, очень низкими. На бакалавриате универ дал мне, в первую очередь, знакомство с правильными людьми, дававшими хорошие советы, и кое-какое системное лингвистическое образование. По-настоящему бесценным, кроме этого, было моё участие в студенческом совете, которое позволило увидеть академический мир изнутри из самого низу, а потом и выше. Огромным приобретением был трёхлетний курс сербско-хорватского. В профессиональном смысле у меня если и были тогда какие-то планы, то разве что очень размытые. Я читал интересующую меня литературу по социолингвистике и хотел знать больше, чтоб на магистратуре уже разобраться подробнее.
Но перед магистратурой произошло по-настоящему судьбоносное для моей карьеры событие. Конкретнее, произошла девушка из Закарпатья, которое, в свою очередь, открылось мне благодаря ей во всём своём языковом разнообразии. Как в тринадцать я упарывался грамматикой Голицынского, так и в двадцать три отношения стали для меня путём к анализу языка. В общем, ничего не изменилось, человеком со здоровыми интересами я, видимо, так и не стал. Между собой мы говорили в основном по-русски, но получалось по-разному, ещё и потому, что понимание слов "русский" и "украинский", впрочем, как и многих других вещей, в Закарпатье немного... альтернативное. В общем, меня очень заинтересовал языковой бэкграунд моей тогдашней девушки, и через год бакалаврскую работу я писал уже будучи довольно подкованным, на тему, связанную с её версией "украинского". Большинство лингвистов эту "версию" считает отдельным языком, который называется русинским. 
Его грамматикой, носителями и историей я и стал с интересом заниматься. На магистратуре профессор, которую качество моей бакалаврской убедило в некотором потенциале моего мозга, предложила мне вести маленький факультативный предмет. Так получилось, что через пять лет после хуже всех в группе сданного экзамена по социолингвистике в качестве студента я, пусть и на другом уровне, имел честь социолингвистику преподавать. Так же, в качестве младшего преподавателя (об этой специфике в другой раз, хорошо?), в следующие полтора года я вёл ещё пять курсов. Набивал шишки, понимал, как лучше учить других, и учился, учился и ещё раз учился сам. Так как понимал, что знаю мало. Лучшей мотивацией брать в руки перед сном учебники хоть на полчаса каждый вечер был страх не знать ответа на вопрос кого-то из студентов. Всё проходит, и это тоже прошло. Как и отношения с закарпатским проводником в мир языковых меньшинств.
Зато работа с русинским продолжилась по очередному сказочному совпадению. Я и правда родился в рубашке, потому что на моём четвёртом курсе профессору с моей кафедры внезапно дали грант на трёхлетний исследовательский проект. Проект был не просто социолингвистическим, у замечательного профессора с замечательной коллегой и кучей бонусов впридачу, а ещё и всецело посвящённым русинскому. Просто комбо. Разговор, на который меня летом 2014 года позвал профессор с моей кафедры, внезапно оказался собеседованием, которое продлилось около минуты, потому что обсуждать было вообще нечего. В общем, следующие полтора года я работал в этом проекте взахлёб, и вот тут-то я научился очень многому. К чему это привело и что заставило меня сменить место работы - тема уже отдельного разговора, который к этой всей истории не имеет никакого отношения.
Так что суммирую. В целом я уже очень рано, в подростковом возрасте понял, что хочу заниматься именно тем, чем занимаюсь теперь. Специализация, конечно, пришла только в университете, но по очередной счастливой случайности тоже рано. Во всей этой истории масса совпадений, которые сделали её такой, как она есть, и когда-то, в начале магистратуры, привели к пониманию, что я хочу бóльшего именно на этом пути. Что я хочу заниматься исследованиями, преподавать, и вообще остаться в университете. Впрочем, признаю, что это не вся правда целиком. Вся правда заключается в том, что я принимал решение и по "остаточному" принципу тоже - остаться в университете было действительно более простым решением, чем придумывать что-то радикально новое. Как я уже писал, кроме того, я по-настоящему не хочу заниматься ничем другим. Лингвистика - далеко не единственная вещь, которая меня интересует, это не единственное хобби, которое у меня есть, и это уж точно не то, чем я могу и хочу заниматься по двенадцать часов в сутки. К счастью, даже профессия лингвиста этого не требует. А ещё лингвистика - явно не самый большой мой интерес, но "увы", за любовь к футболу, выпивке, еде, музыке и женщинам деньги получать ещё сложнее.
Так что, если ты готов смириться с довольно скромным зароботком и огромным ворохом работы навсегда, получая взамен удовольствие и самореализацию не самого большого, но всё же такого значимого хобби - то почему бы и нет?
Gd'A
1 комментарий :
судя по всему, у меня получилось!
Отправить комментарий